Том 10. Мертвое озеро - Страница 250

250

Принципиально значим в романе образ Ивана Софроныча Покизовкина — героя, в котором нашел выражение авторский взгляд на народный характер, взятый в его основополагающих свойствах. В Иване Софроныче соединились храбрый солдат и умелый хозяин, преданный друг и заботливый семьянин. Он тверд в упованиях на высшее благо, добр к ближним, скромен в потребностях, безупречно честен и бескорыстен в делах. В обрисовке этого персонажа прозвучал «славянофильский» мотив, сформулированный руководителями «Современника» в программе журнала в 1848 г. (см.: ПСС, т. XII, с. 121) и развитый в том же году в «Трех странах света», в характеристике Антипа Хребтова (подробнее см.: наст. изд., т. IX, кн. 2, с. 318–319).

Авторский идеал, другой его гранью, воплотился в образе Любы. Дочь цыганки, выросшая у берегов Мертвого озера, на лоне природы, в окружении себе подобных, Люба не испытала растлевающего воздействия сословного общества и осталась наивной «дикаркой», сохранившей прирожденную чистоту морального чувства. Этим «сценарием», проступающим и в развитии действия, и в прямом авторском комментарии, обусловлена и трагическая развязка: не выдержав вероломства Тавровского, Люба бросается в Мертвое озеро.

Еще один нравственно-философский вопрос, ставший предметом авторского внимания, — вопрос о личном счастье. «Мертвое озеро», как и «Три страны света», можно назвать романом о бессемейных. Почти все герои романа теряют родителей и живут вне семьи: Аня и Петя, взятые в дом Федора Андреича, Тавровский и Гриша, воспитывавшиеся у тетки, Люба, внебрачная дочь помещика, дочь Ивана Софроныча Настя, отданная на воспитание Наталье Кирилловне, сироты Генрих Кнаббе и Саша Отрыгина, живущие в семье Августа Штукенберга. Одиноко заканчивает свой век Тавровский. Поздно и по расчету выходит замуж Любская и, подобно Наталье Кирилловне, а также и Зине, не имеет детей. Картины сиротства и распада семьи приобретают в романе обобщающий смысл и воспринимаются как симптом глубокого общественного недуга, делающего невозможным личное счастье.

В эпилоге романа изображается идиллический семейный союз, представляемый как прообраз гармонии общественных отношений. Иван Софропыч с дочерью Настей, вышедшей замуж за Гришу, переселяется из чуждой ему столицы в усадьбу на берегу Мертвого озера и преобразует его окрестности, доселе отпугивавшие местных жителей, ко благу собственного семейства и к пользе своих соседей-крестьян. Деятельный союз просвещенного дворянина с вольным тружеником деревни символизирует соотнесенный с русской действительностью идеал утопического социализма — слияние сословий в совместном труде по освоению богатств природы.

4

Действие в «Мертвом озере» происходит во второй половине 1820-конце 1840-х гг. . Но авторы не руководствовались стремлением изобразить недавнее прошлое с соблюдением исторической точности. Роман соотносится непосредственно с современностью, и даже то, что написано по воспоминаниям, выступает в нем как явление современности.

Автобиографическое начало в романе выражено сравнительно слабо. По сравнению с «Тремя странами света» в «Мертвом озере» мало авторских отступлений. Лирический неперсонифицированный герой, скрыто определяющий подбор персонажей и придающий единство повествованию, почти не заметен в романе.

Текст романа вобрал и сохранил в узнаваемом виде некоторые существенные приметы быта и нравов своего времени, дающие материал для сравнения вымышленного рассказа с жизненными реалиями.

«Мертвое озеро» — один из первых в России театральных романов. Несмотря на то что театр назван в романе провинциальным, авторы прежде всего имеют в виду столичную сцену — Александрийский театр.

Роман изобилует намеками на актеров и на порядки столичной сцены. Мать Панаевой А. М. Брянская, вероятно, узнала себя в образе Орлеанской. Большое семейство, претензии на молодость и красоту, деспотическое обращение с родственниками, роли важных особ, которые исполняют жена и муж Орлеанские — премьеры труппы (глава XV части третьей) — все это факты ее биографии (см.: Панаева, с. 26; ср. также автобиографическую повесть Панаевой «Семейство Тальниковых» (1848)). Созвучие фамилий (Орлеанская — Брянская) усиливает намек, хотя Орлеанский — невымышленная фамилия: под этой фамилией выступал актер и руководитель (в 1837–1840 гг.) ярославской труппы.

В театральной среде, близкой к александрийской сцене, по-видимому, догадывались, что в образе сочинителя пьес, предназначавшихся для бенефисов, выведен покойный К. А. Бахтурин (умер в 1841 г.) (глава XIV части третьей). На это намекали и наружность героя («небольшого роста господин с опухшим лицом»; ср.: «небольшого роста, с одутловатым лицом» — Панаева, с. 61), и трескучий патриотизм его драмы, и такая биографическая подробность, как добровольный домашний арест: сочинителя запирали в комнате, лишали сапог, давали перо, бумагу и водку, кормили и не выпускали из дома до тех пор, пока не была закончена пьеса (ср. там же).

Черты некоторых актеров александрийской труппы могут быть отмечены в характере Мечиславского. Канвой для сюжетной линии Мечиславского, вероятно, послужила история актера, дебютировавшего на столичной сцене под псевдонимом «Мстиславский» или «Ростиславский» (см.: там же, с. 29–30; ПСС, т. VIII, с. 758): сын купца, поступивший на сцену и оставленный без содержания отцом, он пользовался на первых порах успехом, особенно у купчиков-театралов, которые спаивали его, и вскоре умер. Рассказ, составленный по этой канве, соотносится также с некоторыми особенностями личности и биографии А. Е. Мартынова. Мечиславского принуждают играть больным (глава XXII части четвертой). Именно так поступали, по словам Панаевой, с Мартыновым (см.: Панаева, с. 49). Мечиславский был неспособен обхаживать театралов (глава XV части третьей). Это черта того же Мартынова (см.: Панаева, с. 48). Сходство распространяется и на наружность: доброе выражение глаз, светлые волосы (глава XIV той же части). Еще один штрих в характеристике Мечиславского — он не считал для себя возможной выгодную женитьбу на богатой актрисе (та же глава). Среди актеров александрийской сцены было распространено убеждение, будто А. М. Максимов и В. В. Самойлов были женаты на бывших любовницах императора Николая, Н. С. Аполлонской и С. И. Дранше (см.: Панаева, с. 39–40). .

250